Политика современных чиновников в области науки и образования вызывает ассоциации с бульдозером. Раз – и систему школьных экзаменов сменяет спорная конструкция под названием «ЕГЭ», и в итоге школьное образование начинает скатываться к механическому натаскиванию на тесты. Два – и высшую школу начинают тестировать на эффективность. Тестировать по совершенно непонятным критериям. А потом выясняется, что построить высшее образование в стране по «болонской системе» невозможно силами одного Министерства образования. Как бы этого ни желал господин Фурсенко. Потому что для этого нужны соответствующие преобразования еще в ряде министерств и ведомств, от Минфина до Министерства регионального развития. А там свои руководители и им не интересны «болонские мечтания» Фурсенко. У них свои планы. Но самой системе вузов уже нанесен серьезнейший урон. И восполнять его, что интересно, никто не собирается. Теперь взялись за науку. Цену реформы РАН нации еще предстоит узнать. Но ее инициаторы уже успели уйти от ответа – не зря имена авторов законопроекта о реорганизации Академии наук засекретили, словно речь идет о новейшей оборонной разработке.
А ведь так было не всегда. Обычно российская власть вела себя в области науки и высшего образования совсем иначе. И, наверное, не случайно – страна развивалась и территориально, и экономически, и культурно. В качестве примера возьмем периоды, которые традиционно считаются в истории страны не самым благоприятным для «передовых идей» и образования. А именно – первую половину XIX века. Когда Империей правили сначала мистик Александр I, а затем «реакционер» Николай I.
Университетские мечтания Александра I
Вопросами совершенствования образовательной системы Александр I занялся вскоре после восшествия на престол. Все началось в июле 1801 года в рамках работы Негласного комитета (полуофициального государственного органа, состоявшего из друзей императора), где закладывались основы реформаторской деятельности нового самодержца. Более всего на идеологию государства в области образования в это время влиял ректор Московского университета Шаден, известный педагог и убежденный монархист. Шаден считал, что только в монархических государствах дело просвещения народа поставлено самым наилучшим способом и, кроме того, успех или неуспех самодержавного правления напрямую зависит от состояния системы образования. «Самое высшее право самодержца, – писал он, – заключается в распространении просвещения между подданными наук и художеств»1.
В 1802-1804 гг. в Российской империи была серьезно изменена вся система среднего и высшего образования. Теперь она состояла из приходских, уездных, губернских училищ (последние иногда именовались гимназиями), а также университетов. Равным статусом с университетами обладали лицеи. Помимо имевшегося Московского, университеты были открыты в Дерпте (Тарту), Вильно, Харькове и Казани. Соответственно вокруг каждого из них был образован учебный округ. Эти университеты стали ядром системы управления просвещением. Как отмечает Жуковская, высшая школа всем была обязаны императору: своим возникновением, местоположением, правилами существования, размерами финансирования2.
В эти же годы было создано (впервые в истории России) специальное ведомство, ответственное за политику государства в области образования – Министерство народного просвещения. Выработан первый университетский Устав 1804 г. Он явился основополагающим законодательным актом, закреплявшим право на существование российских университетов и открывшим дорогу их дальнейшему развитию.
При формировании этой системы за основу взяли так называемую модель «национального университета», представлявшую собой «сборную конструкцию» из европейских систем и правил. Логичным было и то, что разработчики этой системы активно консультировались у европейских же экспертов, среди которых были германский профессор К. Мейерс, французский граф д’Антрег, профессор Г.Ф. Паррот из Дерпта. Весьма вероятно, что именно под влиянием этих экспертов университеты были наделены небывалой для российских реалий автономией (что нашло отражение в нормативных актах).
Однако эту автономию тут же ограничили, распространив на университеты министерскую систему управления. Как работала эта система можно проследить на механизме выборов ректора университета. Уставом 1804 года определялось, что ректор университета избирается ежегодно общим собранием из ординарных профессоров, но затем через министра народного просвещения представляется на высочайшее утверждение его Императорского Величества (Гл. 1, § 13). Надо признать, что даже при этих ограничениях для начала XIX века система была весьма демократической.
Особый статус университетов в государственной системе образования подчеркивался определением их основной цели. Уставом 1804 года Университеты провозглашались особым высшим учебным сословием для преподавания различных наук с целью «приуготовления» юношества для вступления в различные звания государственной службы. В проекте Устава, подготовленном в 1819 году С.С. Уваровым для Петербургского университета, эта цель сформулирована еще более пафосною: «образование наукой человека и в человеке гражданина»3.
На практике это вылилось в систему личных взаимоотношений императора и университетов, где первый выступал в роли покровителя: нередко ученая публика обращалась с вопросами о нуждах университетов к Александру напрямую, минуя формальные каналы делопроизводства. Так, в ноябре 1824 г. профессор Петербургского университета Щеглов получил 2 тыс. руб. на продолжение издания журнала «Указатель открытий по физике и химии». И это был не единственный пример императорских «грантов».
Занимаясь университетами, правительство Александра не забыло и про науку. В этот же период (25 июля 1803 года) был утвержден «Регламент Императорской Академии Наук» и «Примерный Штат Академии Наук». Новый Регламент во многом отвечал идеям М.В. Ломоносова. В частности, там утверждалось: «Академия должна образовать определенное число молодых людей из российских подданных, которые будут составлять первую степень во всех науках, дабы со временем сделать их достойными принятия в число адъюнктов». В этой формулировке четко просматривалась взаимосвязь с университетским Уставом («приуготовление юношества…»). В этом и была, пожалуй, главная задача, решения которой ожидал от образовательной системы Александр I: формирование отечественной интеллектуальной элиты, которая в свою очередь должна была стать кадровым резервом госаппарата Империи.
Стремления императора находили отражение и в общественном мнении, в дневниках и воспоминаниях московских интеллектуалов. Например, запись от 15 апреля 1806 года в «Записках современника» литератора Семена Петровича Жихарева: «Обедал у Антонского с Страховым (ректором Московского университета.), протоиереем Малиновским, Мерзляковым, Буле… Говорили большею частью о новых университетах: Харьковском и Казанском, открытых в прошедшем году, хвалили очень выбор кураторов… Превозносили государя, который так печётся о распространении просвещения, и удивлялись, что в такое беспокойное время он успевает всем заниматься»4.
Конечно, не все шло гладко. Например, граф Н.Н. Новосильцев, бывший президентом Академии наук в 1803-1810 гг., оказался не лучшим ее главой. Прирожденный военный, он не смог стать достойным руководителем главного научного центра страны. В результате, он прославился как «бабник и выпивоха», запустивший хозяйство. Потом несколько лет Академией фактически не руководил никто. Это естественно вызвало серьезное беспокойство у руководства страны – исправлять положение назначили графа Уварова. Новый президент, принимая дела, отмечал, «на починку и украшение квартир академических чиновников в 1817 году академией употреблено было 18049 рублей, а на кунсткамере крыша течет и 15 лет не крашена»5. Русский историк и политик Сергей Семенович Уваров сегодня больше известен как автор формулы о триединстве православия, самодержавия и народности. Но среди современников он был больше известен как автор работ по древнегреческой литературе и попечитель Петербургского университета. Уваров стоял у руля Академии до 1855 года и сделал все возможное для того, чтобы вывести академию и народное образование страны на европейский уровень.
О соответствии отечественного образования европейскому уровню беспокоился и Александр I. Во время своего «триумфального» путешествия» по Европе 1813–1815 гг. он посетил Оксфордский университет, получив здесь степень почётного доктора. Несколько раз Александр I приезжал в Виленский университет, проезжая Финляндию, император бывал в университете Або, перенесённом впоследствии в Гельсингфорс. Впечатления от этих визитов вызывали у него мысли о неразвитости российской университетской системы. Тогда же ряд историков его царствования отмечают некоторое разочарование императора в возможности университетов быстро образовать в стране сколь-нибудь влиятельный слой интеллектуальной элиты. Но вместе с разочарованием к Александру пришло и осознание – что хотя процесс этот весьма долгий и затратный, но в итоге – все затраты окупаются. Главное не погубить все на корню ради сиюминутной выгоды.
Николай I: от патронажа к регулированию
Образовательная политика Николая I заметно отличалась идеологически от той, которую начал проводить Негласный комитет его старшего брата. Император, так же как и Александр I, считал необходимым содействовать образованию. Однако после выступления 14 декабря 1825 г. верховная власть сознавала, что просвещение — это, по словам С.С. Уварова, «огонь, который не только светит, но и жжет». В своем манифесте от 13 июля 1826 года, объявлявшем приговор декабристам, Николай писал: «Да обратят родители все их внимание на нравственное воспитание детей. Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, должно приписать сие свойство мыслей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нрава, а конец погибель. Тщетны будут все усилия, все пожертвования правительства, если домашнее воспитание не будет приуготовлять нравы и содействовать его видам».
Соотношение выгод и неудобств от развития образования стало предметом интенсивного обсуждения в окружении Николая, обсуждение, кстати, шло не кулуарно, с привлечением общества. В частности, свое мнение по этому вопросу высказывали Карамзин, Пушкин, Шишков и многие другие.
Наиболее емко основы национального образования были сформулированы министром просвещения, графом С.С. Уваровым. Само назначение на этот пост известного ученого и действующего президента Академии наук (Уваров совмещал оба этих поста до 1855 года) противоречит распространенному в историографии мнению о «тупоголовых исполнителях» николаевского царствования. Во всяком случае, научная репутация николаевского министра заметно превосходила достижения на этом поприще его «коллег» из новейшей российской истории. Уваров считал, что прогрессивные преобразования в стране способно провести только правительство. Из противостояния с верховной властью интеллигенция должна перейти к сотрудничеству с ней. Руководствуясь этими убеждениями, в 1832 г. Уваров представил императору изложение своих взглядов на характер и назначение просвещения в России. Его концепция получила известность как «теория официальной народности». Николай идею одобрил и поручил Уварову же реализовывать ее на практике.
В 1835 году был объявлен новый устав университетов. Они были поставлены в более жесткое подчинение попечителям. Университетская корпорация сохранила право выбора ректора, декана, профессоров, но более частыми стали случаи их утверждения в министерстве. Уничтожался университетский суд. Студенческая жизнь строго регламентировалась. Университет стал рассматриваться уже не столько как научный центр, а в первую очередь как учебное заведение, перед которым была поставлена задача готовить преподавателей гимназий, медиков и чиновников для государственной службы. Университетский устав 1835 г. имел и положительные стороны. Общее финансирование университетов увеличилось сразу в 1,5 раза, что позволило увеличить фонды библиотек, открыть новые лаборатории, музеи. Срок обучения был увеличен с трех до четырех лет, увеличилось количество кафедр, они стали замещаться преимущественно отечественными учеными.
Верховная власть стала использовать по отношению к высшей школе не только «пряник» (как при Александре), но и «кнут». После подавления польского мятежа Николай I закрывает Варшавский университет, «наказывая» его за участие польской студенческой молодежи в «мятеже». Библиотека Варшавского университета была передана частью – Императорской Публичной библиотеке, частью – Академии наук. Петербургскому университету, по определению Николая, тоже досталась часть польских ученых «трофеев» – физические и математические инструменты из собрания Варшавского общества любителей наук. Но надо отметить, что, разгоняя «непокорный» университет, власть постаралась, чтобы научный багаж этого учреждения не пропал, не был выставлен на аукционы, а перешел к тем, кто мог бы использовать его на благо (в понимании верховной власти) российской науки и образования.
Нет оснований говорить, что правительство Николая I не развивало образование. Просто Николай желал контролировать и направлять мысли общества. Посещая университеты (а это происходило довольно часто), Николай I относился к студентам почти так же, как к кадетам или молодым офицерам. Он мог распечь их «по-отечески», сделать строгие внушения их преподавателям. Студенты были обязаны при встречах отдавать честь членам царской фамилии и генералам, становясь во фронт и сбросив с плеч шинель, как это требовалось от офицеров. Этот ритуал был не лишён комизма в глазах мемуаристов. Выпускник Петербургского университета Н.Ф. Оже де Ранкур вспоминал, как его товарищ, возвращаясь с лекций со стопкой книг и тетрадей под мышкой, встретил генерала и, согласно предписанию, поспешил сбросить шинель, при этом «книги рассыпались, а с ними вместе и шинель упала на тротуар, рассмеялся генерал, рассмеялся и студент»6. Наказанием же для плохо успевающих студентов, обучавшихся за казенный счет, часто являлся перевод на военную службу…
Император считал, что гуманитарные науки и литература «портят умы» молодежи. Именно эти научные направления, в итоге, были более всего стеснены идеологическими рамками. Напротив, техническое образование и техническая наука получили мощный стимул к развитию. Министр финансов Канкрин разработал целую программу по преодолению технологической отсталости страны от Европы. Одним из важных ее направлений было развитие технического образования. Координатором просветительской программы в этой области призван был стать открытый в 1828 г. в Петербурге технологический институт. Также в этот период возникли: Императорское училище правоведения (1835 г.), Строительное училище (1842 г.), Школа технического рисования (1826 г.), Ремесленное учебное заведение при Воспитательном доме (1830 г.) и др.
Кроме того, в 1840 г. при некоторых российских университетах были открыты камеральные разряды по подготовке юридически и экономически грамотных управленцев для промышленности. Тогда же стало широко практиковаться чтение публичных лекций профессорами университетов. Так в 1850-е годы популярность получил курс лекций казанского профессора М.Я. Киттары. Конечно, этих мер было недостаточно, чтобы в кратчайшие сроки «догнать и перегнать Европу», но толчок развитию технических наук был дан.
Министерство государственных имуществ графа Киселева пропагандировало новинки сельскохозяйственных наук через специальную «Земледельческую газету», субсидировало переводы и издания зарубежной литературы по агрономии. В 1848 г. Горыгорецкая земледельческая школа была преобразована в высшее агрономическое учебное заведение. Правительство посылало наиболее способных выпускников университетов на стажировку за границу для подготовки педагогов-аграриев.
Контроль в области гуманитарного знания не предполагал, впрочем, сведение этих наук к «нулю». 19 октября 1841 года вышло высочайше утверждённое императором Николаем I «Положение об Отделении Русского языка и словесности при Императорской Академии Наук», на основании которого Императорская Российская Академия была присоединена к Императорской Академии Наук в виде особого Отделения Русского языка и словесности.
Вместо заключения
Как вытекает из сказанного выше – развитие науки и образования было традицией российской государственности, как и сменившей ее советской, независимо от того, кто сидел на троне. Будь то царствование «ретрограда» Николая I Павловича или реформатора Александра II. Петр I и Сталин, вошедшие в историю как диктаторы, тем не менее, как раз ученому сообществу прощали многое, понимая значение науки для своих Империй. И даже в брежневские застойные годы, когда советская экономическая система в целом быстро вкатывалась в кризисное состояние, Советский Союз оставался одним из мировых лидеров, как по затратам на НИОКР, так и по результатам этой работы.
Так что искать предшественников нынешних реформаторов в истории России – дело неблагодарное. Скорее, придется признать, что корни идеологии нынешних «реорганизаторов Академии и системы высшего образования» уходят во времена азиатских деспотий и варварских нашествий. Те тоже в библиотеках и школах видели, прежде всего, средоточие материальных ценностей, которые можно «эффективно перераспределить». А науку воспринимали как нечто малопонятное и потому не нужное. Отличие только в том, что варвар античности выдирал драгоценности из обложек книг и пропивал их в портовой таверне, а варвар XXI века просто предпочтет сдать книги в макулатуру, чтобы открыть на освободившейся площади магазин по продаже «айфонов» китайской сборки…
Георгий Батухтин
Примечания
1. М.В. Савин. 200 лет первому университетскому Уставу в России – http://elar.urfu.ru/bitstream/10995/716/1/UM-2004-03-14.pdf
2. Т.Н. Жуковская «Императорский университет: система высочайшего вмешательства в жизнь российских университетов» // сб. «Власть, общество и реформы в России в XIX – начале XX века», СПб, 2009 г.
3. Т.Н. Жуковская, там же.
4. С.П. Жихарев. «Записки современника». – http://elcocheingles.com/Memories/Texts/Zhikharev/Zhikharev.htm
5. «Исторический вестник», май 1881 г.
6. Оже де Ранкур Н.Ф. В двух университетах. (Воспоминания 1837–1843 гг.) // Русская старина. 1896. Т. 86. № 6.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии