Не все, что в бюджете числится наукой, может быть названо наукой

Российская наука: проблемы и решения

Правительственный план реформы науки вызвал глубокое и обоснованное возмущение научного сообщества. Сейчас мы имеем небольшую передышку, но вскоре борьба возобновится. Поэтому самое время разобраться, в чем причины проблем науки и где выход из них. Анализ, приведенный далее, показывает, что главным, системным генератором проблем науки является само правительство, а выход есть, и он не так уж сложен и долог. Необходимость реформы науки несомненна для всех, но есть серьезные сомнения в том, что орган, создававший ее проблемы, будет способен должным образом их разрешить.

Для начала давайте осмотрим текущую ситуацию. Воспользуемся сайтом Scimajor, позволяющим анализировать мировую научную статистику, опираясь на базу данных Scopus. Положение России в мировой научной табели (рис. 1) весьма уныло. По совокупной научной продукции мы находимся на уровне Сингапура, а это город с населением чуть более 5 миллионов. Здесь следует уточнить, что критерием научной производительности я полагаю количество цитирований наших работ, а не просто количество статей. Ценность, значимость статей может различаться очень сильно. И цитирование принципиально лучше тем, что оно отражает не только количество, но и качество работ. Цитирование говорит о том, сколько раз наши работы были использованы для дальнейшего развития науки.

По цитируемости мы отстаем от США в 38 раз, а в области биологии, близкой мне, и вовсе в 60 раз. При этом объем финансирования отличается лишь в 8 раз. Таким образом, дело не только в деньгах, наша наука еще и весьма неэффективна. Временная динамика тоже неутешительна и отражена в известной фразе президента Путина: »…хотя за последние 10 лет объем расходов федерального бюджета на гражданскую науку увеличился на порядок, доля российских авторов в международных научных публикациях и число ссылок на российские научные работы продолжают снижаться.» Но миссия не была невыполнима, как показывает Китай: ему удалось подняться почти в 10 раз именно за этот срок.

Отчего же так происходит?

Для строгости, не стану эксплуатировать справедливую, но банальную мысль, что бюджет науки надо увеличивать. Проблемы связаны не столько с количеством денег, сколько с их «качеством», с возможностями их использования.

Деньги идут не туда, где они могут дать результат

Начну с частного примера. Недавно был проведен конкурс финансирования работ по молекулярной и клеточной биологии (МКБ). Около 70 лучших биологических лабораторий страны получили вместе около 150 миллионов рублей в год, что равняется двум мегагрантам. (Мегагранты — гранты по 150 миллионов рублей сроком на два года, выдаваемые видным западным или бывшим нашим ученым для работы в России.) То есть: семьдесят лучших приравняли к двум заезжим варягам. Умолчу, что это унизительно. Но каких результатов можно ждать при таких диспропорциях в финансировании?

Теперь посмотрим на ситуацию в целом. Согласно рисунку, российские статьи, опубликованные в течение двух лет (для примера, 2010—2011 годы), были цитированы 52 тысячи раз, что эквивалентно 26 (то есть 52/2) тысячам статей со средним цитированием один раз в год. Примем такую статью за некий стандарт для удобства дальнейших расчетов. Разделив научный бюджет страны, 323 миллиарда рублей (2012), на 26 тысяч, получаем 12 миллионов рублей на стандартную публикацию.

Сумасшедшие деньги. Лично мне для комфортной и продуктивной работы хватило бы полутора миллионов на каждую произведенную единицу цитирования, то есть 12%; и то же подтвердили опрошенные мною коллеги-биологи.

Здесь надо пояснить, что поддержка науки обычно идет по двум каналам. Деньги, которые государство выделяет институтам, идут в основном на зарплату и хозяйственные нужды институтов. Их практически не остается на собственно научные потребности, на оборудование и расходные материалы, хотя формально должно хватать. Эту принципиально важную статью расходов оплачивают из грантов, получить которые кому-то везет, а кому-то нет. Из грантов же получается и небольшая прибавка к небольшой зарплате. Названная цифра в 1,5 миллиона подразумевает эквивалент поддержки по обоим каналам.

А где же теряются остальные деньги, большая часть бюджета науки? Начать с того, что далеко не всё, что в бюджете числится наукой, может быть названо наукой с точки зрения ученых. Так, два крупнейших получателя научного бюджета, имеющие каждый по четверти его — Федеральное космическое агентство и Министерство промышленности и торговли. Только космос этот явно не тот безденежный академический космос, который делал «Фобос-грунт», а, видимо, космос военный, поскольку еще недавно космическое агентство не числилось крупным субъектом гражданской науки. Ну так и запишите его честно как оборонный бюджет, а не научный. Научность Минпромторга также сомнительна. Технологические разработки — да, но это еще не наука. В оставшейся половине бюджета есть разные сценарии неэффективности. Есть крупные руководители со связями, умеющие привлечь или «выбить» финансирование. Их научная продукция может быть неплоха, но явно непропорциональна получаемым деньгам. Есть ученые помельче, талантливые в написании заявок на гранты и их получении, но со значительно меньшим талантом к исследовательской работе. Наконец, темная материя науки: можно предполагать существование большого количества научных работников, имеющих лишь скромную зарплату, но и производительность, близкую к нулю. На это намекает то обстоятельство, что большая часть вполне солидного бюджета РАН идет просто на зарплату. А есть еще многочисленные истории (и сам такое видел) о закупленных дорогих приборах, пылящихся на складах или используемых не в полную силу из-за недостатка денег на реактивы, или персонал, или аксессуары. Или же приборы доступны только для «своих», а могли бы обслужить намного большее число пользователей.

Но хватит раскапывать причины, проще ответить на вопрос — что делать? Наиболее эффективный, он же и самый справедливый, принцип выделения денег состоит в том, чтобы выделять их пропорционально научной производительности — и тогда успешным работникам достанется гораздо больше. А этого можно добиться, распределяя деньги «снизу» — научным группам и лабораториям посредством грантовых конкурсов, честных и компетентных. В противоположность нынешней практике, когда большая часть денег делится между организациями по бюджету, нарисованному в правительстве.

Наука фундаментальная и прикладная

Необходим обстоятельный и честный разговор о том, каково должно быть соотношение между прикладной и фундаментальной наукой. Хотя эти виды науки тесно связаны, они сильно отличаются с точки зрения экономики. Фундаментальная наука производит знания — статьи в рецензируемых научных изданиях, она бесприбыльна и нуждается в финансировании. Прикладная из этих знаний делает патенты и технологии и нацелена на прибыль.

Сильный перекос в пользу поддержки прикладной науки ни для кого не секрет. Так, Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ) распоряжается лишь примерно 2% научного бюджета, программа МКБ ~ 0,05%. РАН имеет около 20% бюджета, однако невозможно определить, какая доля из этих денег идет на фундаментальную науку. Конечно, стремление государства вкладываться в прикладную науку можно понять: в хозяйстве всё должно приносить доход. Но все же это примитивная точка зрения, да и нельзя доводить до абсурда диспропорцию прикладного и фундаментального. Фундаментальная наука создает почву для науки прикладной. Без сильной фундаментальной науки прикладная наука возможна, только она не будет конкурентоспособна. И это лишь утилитарный аспект. Фундаментальная наука — это способ поддержания интеллектуального уровня страны, что затем проявится в образовании и других сферах общественной жизни. Это престиж страны, наконец. Вот мы по традиции престиж поднимаем спортом, а получается неубедительно, несмотря на то что дорого (2 триллиона только на Олимпиаду и чемпионат по футболу). Заработать престиж умом, наукой было бы и дешевле, и солиднее.

Поэтому необходимо увеличить долю финансирования фундаментальных работ до сколько-нибудь разумного уровня, то есть радикально.

А вот государственное финансирование прикладной науки, как ни странно, вызывает существенный вопрос. Прикладная наука имеет смысл, когда она коммерчески оправдана, ну хотя бы не является сильно убыточной. И вот с этим большие проблемы. Прикладная наука в государственном исполнении еще менее эффективна, чем фундаментальная. Отношение к работе, задаваемое государством, сводится к тому, что хорошо отчитаться гораздо важнее, чем хорошо выполнить работу. Горы отчетности растут, а ценность разработок падает. Форма всё более доминирует над содержанием. Частная же фирма не может позволить себе так относиться к работе — она сразу погорит. Поэтому государство должно в существенной мере уйти из прикладной науки, доверив ее частным фирмам, как это происходит в большинстве развитых стран. Говорят, что в наших реалиях занятие это всё равно не очень выгодно, поэтому государству придется поддержать фирмы льготами и снижением бюрократической нагрузки. В любом случае это выгоднее прямого финансирования прикладной науки.

Условия получения и использования денег несовместимы с эффективной работой

Но, предположим, что некоей лаборатории удается решать проблемы с финансированием. Может ли она работать эффективно? Увы, нет.

Половина времени, а часто и более, уходит на составление бумажек: заявок на получение грантов, отчетов по ним и многого другого. Конечно, не все грантовые схемы в этом одинаковы. Например, гранты РФФИ или МКБ сравнительно необременительны. Однако гранты РФФИ слишком малы (до 500 тыс. рублей в год), чтобы быть основным источником поддержки. Гранты МКБ недоступны для большинства ввиду их малого количества. А вот гранты (контракты) Минобрнауки, дающие реальные деньги, являют собой апофеоз бюрократизма. Надо заполнить килограммы бумаг, чтобы их получить, и килограммы же — чтобы отчитаться. Процедуры закупок реактивов и оборудования во всех типах грантов тоже переполнены бумажками. Использование выделенных средств регламентировано массой запретов. Деньги приходят неравномерно: в начале года их нет, а в конце их надо все потратить, что создает множество неудобств.

И было бы не так страшно, если бы с потерей половины времени терялась лишь половина производительности. Увы, потери гораздо больше, поскольку одновременно теряется качество, глубина проникновения, конкурентность. Это особенно чувствительно для работ высокого уровня, которые требуют полной отдачи, подобно спортивному соревнованию. Перечесть горы литературы, чтобы найти новые идеи и методы для своей работы, выложиться в экспериментах. Представьте, например, бегун выходит на дистанцию, и по ходу должен строчить отчет о закупке трусов и кроссовок. Уполовинится его шанс на медали, или обнулится? В науке же от таких отвлечений вместо серьезных открытий получаются скучноватые работы, лишь уточняющие детали известного.

Таким образом, именно государство создает условия, препятствующие продуктивной науке — как посредством неэффективного распределения денег, так и через создание условий, не позволяющих продуктивно работать. Едва ли государство намеренно стремиться к этому. Его действия всего лишь определяются логикой бюрократических процессов. Конечно, оно могло бы послушать ученых, а ученые бы с радостью рассказали, что им мешает работать. Только это не в стиле нашего государства. Я начальник, ты никто — вот его обычная логика. Можно, конечно, говорить, что не одно лишь государство виновато в проблемах науки, но и РАН, а в чем-то и сами ученые. Но ключевая роль, несомненно, принадлежит государству.

Пожалуй, главное, что могло бы сделать государство для науки, — это дебюрократизировать научный процесс, минимизировать свое участие в нем, давать деньги так, чтобы не мешать работе.

Но может ли государство перестать контролировать науку? Ведь выделены народные деньги, а отвернись — мигом украдут! Ответы противоположны для фундаментальной и прикладной науки. Контроль фундаментальной науки может происходить с минимальным участием чиновников, поскольку ее продукцию, публикации, достаточно легко учесть. Также эта наука не нуждается в подсказках чиновников, какие темы и направления являются перспективными. Совсем иная ситуация в прикладной науке: ее, увы, надо контролировать, поскольку оценить ее результаты можно лишь при плотном участии экспертов, и то это крайне сложно.

Прочие проблемы

Для полноты назову два препятствия для нормальной работы, не связанных с финансами. (1) Крайне медленная доставка импортных сложных реактивов и расходуемых материалов. Зарубежные коллеги получают их за срок от одного до нескольких дней. Мы же — не быстрее трех месяцев. Если нельзя заставить почту и таможню работать нормально, то, наверное, надо создать специальное подразделение для импорта научных товаров. (2) Ограниченная доступность дорогого оборудования. Такие приборы (стоимостью более $500 тыс.) должны быть доступны для всех в качестве платной услуги, а не просто быть собственностью той или иной организации.

Решение стандартное

Выполнение сформулированных выше принципов было бы достаточным для спасения науки: сильно увеличить долю грантового распределения и долю фундаментальной науки, дебюрократизировать научный процесс, повысить доступность реактивов и оборудования. Несомненно, эти задачи следует решать только во взаимодействии правительства и научного сообщества.

Решение эффективное

В дополнение к базовому решению я хочу предложить простой новый механизм, автоматически решающий большинство обозначенных проблем и способный, как я считаю, достаточно быстро вывести нас на передний край мировой науки. Рецепт с почти нулевым уровнем бюрократизма, способный дать нашим ученым фору перед зарубежными коллегами.

Финансирование путем оплаты публикуемых статей

В чем идея? Бюрократические процедуры, обременяющие науку, порождены желанием предотвратить злоупотребление средствами, выделенными на проведение работы, и обеспечить ее должное выполнение. Но если платить деньги после, за выполненную работу, то все эти вопросы снимаются, и контроль становится не нужен.

Но сколько платить? Ключевой вопрос — как определить ценность публикации, ведь работы весьма различны по уровню качества и многим другим свойствам? Следует признать, что сделать точную оценку научной работы невозможно (впрочем, как и любых других видов труда). Но неточные способы оценки существуют и активно используются. Достаточно часто индикатором ценности работы считают имя журнала, в котором опубликована работа, а точнее, его импакт-фактор. Этот параметр говорит о том, сколько раз в год в среднем цитируется каждая статья журнала. Хотя этот способ учета часто критикуют за нестрогость, возможные альтернативы сложнее и ненамного лучше. Относительная объективность этого метода обеспечивается тем, что журналы достаточно строго и компетентно оценивают качество статей и стараются не публиковать слабые работы, способные снизить их импакт. Понятно, что ценность статьи пропорциональна импакту, то есть ожидаемому числу цитирований. Импакт почти всех отечественных изданий ниже 1, большинства международных изданий выше 1, а у лидеров — Science и Nature — более 30.

Для большей объективности «журнальную» оценку работы желательно совместить с оценкой собственных экспертов, учитывая их в равной пропорции. Для более справедливого учета можно использовать корректирующие коэффициенты, учитывающие область науки и тип статьи (эксперимент или обзор). Эти коэффициенты устанавливаются грантодателем заранее на основе наукометрических данных и применяются автоматически.

Предполагаемый тариф: в среднем 1 миллион рублей за единицу импакта при условии сохранения существующей зарплатной системы. Это примерно эквивалентно названной выше сумме в 1,5 миллиона полных расходов на единицу импакта.

Конечно же, деньги нужны во время работы, а не после. Эта проблема решается просто — выделением аванса в пропорции с прошлой производительностью.

Оговорюсь, что рецепт применим лишь к фундаментальной науке, поскольку продукцию прикладной науки так не оценить. Он также неприменим для больших коллективов, работающих на супердорогих установках типа коллайдера, и для некоторых областей науки, где наукометрия не стала традицией. Но для множества других областей, дающих большинство публикаций, он создает условия, весьма благоприятные для работы, снимая почти все издержки, имеющиеся в существующих грантовых схемах.

• Пропадает необходимость обширного обоснования работы (заявки на финансирование), доказывающей, что вы способны сделать достойную работу: работа уже сделана, опубликована и оценена рецензентами. Не нужен и отчет о работе, его заменяет статья. Максимум — статью можно откомментировать, объяснить грантодателю или публике ее смысл и перспективу.
• Финансирование автоматически распределяется между исследователями наиболее эффективным и справедливым способом — по труду.
• Свобода распоряжения средствами максимальна, поскольку они заработаны.
• Сроки финансирования не привязаны к датам. Начинаешь, когда готов, а не когда объявят конкурс. Так же и заканчиваешь.
• Отсутствует возможность отчитываться одной работой по нескольким грантам, побуждающая писать больше заявок, а не больше работать.
• Многократно уменьшатся объемы научной экспертизы, отнимающей время у ведущих специалистов; освободится множество сотрудников министерства, планирующих и регламентирующих научную деятельность.
• Прямая связь оплаты и работы усилит мотивацию к труду.
• Схема привлекательна для грантодателей, поскольку результат гарантированно пропорционален затратам, и это важно. Например, президент ставит задачу увеличить число публикаций в полтора раза и при этом сетует, что десятикратное увеличение научных расходов практически не изменило ситуацию. То есть — государство не знает, как решить эту задачу, а наша схема дает ответ. Частное финансирование науки, если оно произойдет, тоже нуждается в гарантиях результативности.

В результате: затратив лишь около 12% научного бюджета, государство может профинансировать весь текущий объем публикаций. Причем по вполне комфортному тарифу, в 5 раз превышающему оплату по грантам МКБ. Удвоение публикаций будет стоить еще 8%. И удвоение не заставит себя ждать, поскольку ученые будут иметь деньги и свободу от бюрократических обременений. Молодежь получит возможность преуспеть в науке и заработать, перестанет уезжать; а многие захотят вернуться.

Должно хватить, чтобы из аутсайдеров науки превратиться в лидеров.

Конечно, данная схема не должна вводиться принудительно, для всех и сразу. Она должна быть предложена как один из вариантов финансирования, а затем доказать свою эффективность и востребованность.

Схема может показаться экзотической и не встречающейся в мировой практике. Но, по сути, она всего лишь внедряет капиталистический принцип: свобода и простые правила игры вместо регулирования всего и вся.